Белинков Аркадий Викторович - Юрий Тынянов
Аркадий Викторович Белинков
(1921-1970).
ЮРИЙ ТЫНЯНОВ
ВСТУПЛЕНИЕ
Форма мраморной глыбы, из которой Микеланджело вырубил Моисея,
определила позу фигуры. Современники с настораживающей пристальностью
всматривались в затылок пророка. Они покачивали головами. Им казалось, что
фигура выглядит несколько придавленной; серьезные возражения вызывала шея.
Все это внушало некоторое беспокойство. Последующие поколения время от
времени разводили руками, или вскидывали брови, или прищуривались, а в
отдельных случаях тяжело вздыхали. Мастер не настаивал: он не утверждал,
что все прекрасно, когда еще не все было прекрасно. Вне всякого сомнения,
форма мраморной глыбы многое определила в контуре затылка, повороте головы
и во взаимоотношениях пророка с окружающей действительностью. Художник
понял (и это не могло не встревожить его), что композиция вступает в
противоречие c концепцией. Это заставило задуматься о многом. Он прожил
девяносто лет и пережил много невзгод. Многие невзгоды могли бы миновать
его, если бы у него был лучше характер, то есть если бы он был осторожнее в
выборе выражений и немного больше беспокоился о своей семье. В сущности, от
него хотели только, чтобы в дальнейшем он учитывал форму мраморной глыбы.
Но в то же время оставалось много неясного. Например, было неясно, что,
собственно, делать с мраморной глыбой в случаях, когда ее не хватает. Ведь
не подклеивать же, в самом деле? Да и чем?
Микеланджело никогда не подклеивал.
На его пути было много опасностей и соблазнов. Они стерегли его на
каждом шагу. Соблазны, соблазны...
Глыба истории строго очерчивает возможности человека, поле художника.
Но я не продолжаю дальше: оказалось, что метафора развертывается
слишком легко и охотно.
Зыбкость границы между историческим и неисторическим произведением,
существовавшая всегда, в эпохи возникновения новых культур становится
особенно очевидной. За историей числилось все больше событий,
принадлежность к историческому жанру становилась явственней по мере
удаления от события. Но в эпохи социальных потрясений действительность
превращается в историю больше, чем временем, значительностью самих событий.
Между действительностью и историей дистанция сильно сокращена и стерта
граница.
Новая эпоха всегда стремится изображать людей и события как
обусловленные, порожденные и вызванные историей, а не психологией,
случайностями и волей отдельных людей. Психология героя революционной
литературы была более исторически отзывчива, исторический импульс поступков
был более явствен, чем у его литературных предшественников. Влияние истории
на поступки и духовный облик людей в литературе тех лет было прямо и
непосредственно, в отличие от более ранней литературы, в которой
историческая детерминация была опосредствована привычным бытом и
сложившимися взаимоотношениями. Если в классическом романе история
ощущается преимущественно как отдаленная мотивировка поступков, то в
литературе революционных эпох воздействие, вмешательство истории
происхо-дит непосредственно. Поступки людей связываются с событиями
истории, обусловливаются его, из нее проистекают и ею оцениваются.
Повышенная значительность бытия вызывает к жизни историческое искусство.
Становление и развитие исторического жанра в мировой литературе всегда
неминуемо связаны с эпохами войн и революций. Именно в такие эпохи писали
Вальтер Скотт, Гёте, Шатобриан, Пушкин, Л. Толстой, Гюго.
Искусство революции начиналось с истории, потому что революция, как
всегда в абс